Сегодня – Рождество Пресвятой Богородицы.
Сегодня – день памяти Куликовской битвы.


Мы, сам-друг, над степью в полночь стали:
Не вернуться, не взглянуть назад.
За Непрядвой лебеди кричали,
И опять, опять они кричат...

На пути - горючий белый камень.
За рекой - поганая орда.
Светлый стяг над нашими полками
Не взыграет больше никогда.

И, к земле склонившись головою,
Говорит мне друг: "Остри свой меч,
Чтоб недаром биться с татарвою,
За святое дело мертвым лечь!"

Ну, может у Блока и не лучше всех получилось, но уж как-то больно доходчиво.
Помните, что это за день? Помните? Нет, нет, не дата из истории пятого, шестого или десятого классов средней школы, про которую учитель спрашивал, когда требовалось вытянуть ответ на пятерку. Вовсе нет. Это – день рождения России. Подлинный День России, а не какая-то жалкая двенадцатоиюньская пародия. День, когда на бой с татарами отправились суздальцы, владимирцы, ростовцы, псковичи, а с поля Куликова вернулись русские. Это Гумилев в свое время сказал.
А вообще даже самый поверхностный взгляд на события той эпохи позволяет представить очень интересную картину. Мамай – вовсе не хан Золотой Орды, от которой к концу XIV в. остались почитай одни рожки да ножки, а толковый военачальник (темник – десятитысячник, дивизионный генерал, а по тогдашней численности армий – и армейский генерал), который в условиях крайне нестабильной центральной власти решил попрочнее усесться хоть на какой-то престол. Чингизидом он не был, легитимно править в Сарае ему мало светило, а вот создать свое мусульманское государство в Русских землях – перспектива была заманчивая. Тем более, что из Степи напирал законный хан Тохтамыш с армией Тимура. Было от чего озадачиться. Но интереснее, что Мамая активно поддерживали генуэзцы. Итальянцы уже почти угробили Византию, а теперь собирались на Русь.
Еще интереснее становится, когда посмотришь на состав противоборствующих армий Куликовского поля. У Мамая – генуэзская пехота, нанятые на генуэзские деньги аланы (осетины) и касоги (черкесы), половцы. У св. блгв. князя Дмитрия – русские ополченцы из Москвы, новгородцы, белозерцы, литовские перебежчики и крещеные татары. Вот и думай после этого, кто с кем воевал: то ли русичи с татарами, то ли русские с католическим Западом и «общечеловеческими» ценностями.
Потери были велики. Примерно 4/5 русского воинства (около 120 тыс. человек) не вернулось домой. Их кровь, их жертва – положены цементом в фундамент нашей России. Наш долг – память об этом подвиге.

Северный ветер гнал иссиня черные тучи к югу. Ветер знал: их удел орошать живительной влагой весенние всходы, укрощать полдневный зной лета, гнать тучные стада домой, питать, насыщать, оживлять. Им не место теперь на холоднеющем небе. Ветру было известно, что далеко в стране туманных рассветов и блеклых скал уже собрались в свой вековечный поход армии серых туч. Они давно уже облеклись в свои пугающие бледностью доспехи и ждут лишь протяжный вой боевого рога, который прикажет им выступать. Скоро, скоро они станут полноправными хозяевами неба, повиснут над миром ужасающей серостью, тяжелой холодностью и даже некоторой мертвенностью. Лишь изредка веселые легкие облака будут прогонять их прочь, но, выждав время, серые армады снова вернуться и снова заявят о своей бледной силе.
Ветер трудился, был настойчив и непреклонен. Небо превратилось в одно гигантское бранное поле, отливая в лучах заходящего солнца страшно-багровыми, лиловыми, бордовыми и мрачно-пурпурными тонами. Тучи не собирались сдаваться. Время от времени они проливались обильным дождем на дорожную пыль и желтеющие холмы, но прекрасно сознавали: здесь их время прошло. Может они дадут еще не один бой и северному ветру, и серым тучам, и даже западным облакам. Может, одержат несколько побед. Но одно очевидно: их время прошло.
Путник устало брел по дороге, держа под уздцы верного коня. Они шли молча, погруженные в свои раздумья, и лишь конь время от времени фыркал, но тут же умолкал, увидев понурый взгляд своего хозяина. Тот сгорбился под тяжестью мыслей, и даже постоянная память о горделивой и величественной осанке покинула его теперь. Путник шел, не замечая никого вокруг, и лишь изредка поднимал глаза, чтобы взглянуть на небесную битву. Ему было тяжело. Он мучительно переживал, он смотрел вглубь себя, спрашивал пустоту и не находил ответа. Страх и стыд, страсть и печаль, ожидание неизвестности и несбывающиеся мечты, тоска, томление, желание, волнение, сон и явь – все раздирало его душу и не давало покоя. Путник молчал, и лишь изредка затягивал какую-то унылую песню, и тогда стон охватывал холмы, а все иное – умолкало. Путник шел, не поднимая головы, но когда отрывал взор от дороги, то окружающие вздрагивали от этого томительного странного взгляда, который в мгновение повергал в уныние. Впрочем, дорога была безлюдна, но казалось, что даже деревья и камни замолкают под тяжестью тоскливых глаз. Путник знал куда ему идти, но не знал как туда добраться.
Северный ветер приметил неведомого странника. Он давно уже наблюдал за странным всадником, который пешком ведет под уздцы своего коня. Ветер видел и сгорбленную фигуру, и тяжелую походку, и медленные шаги. Темнело. Ветер попытался разглядеть путника, но с небесной высоты это было не так-то просто. Это жалкий бродяга, наверное. Он украл где-то лошадь, а теперь ведет ее продавать, и ссутулился, чтобы не быть узнанным. Да нет, слишком хороша его одежда, чтобы прикрывать тело бродяги! Ну да, это же благородный рыцарь, вот и плащ его не иначе как скрывает прекрасный клинок, который совершил немало подвигов, а к крупу коня приторочен щит. Нет, не щит. Это, это же арфа. Ну да, арфа, а путник – менестрель Он, верно, сочиняет новую балладу, вот и задумчив и хмур. Да вот только слишком грустны те песни, что порой затягивает он. Слов не слышно, но видно, что все замирает вокруг. Он – монах. Конечно, и ряса развивается, и глаза благочестиво опущены долу. Но отчего тоскливы его шаги, отчего весь его вид повергает в греховную тоску. Кто он? Кто?
Темнело. Путник медленно брел в гору, надеясь на вершине холма передохнуть. Он шел почти весь день, и лишь только дважды останавливался. «Надо идти»,- повторял он, - «Надо, нужно, должен, хочу. Иду». Добравшись до вершины путник, остановился,, огляделся. Ветер трепал его плащ, холодный дождь, срывавшийся с неба, больно хлестал по лицу. Темное, страшное небо раскрыло над землей пугающий шатер бури. Ни звезд, ни луны, никакого света. Ничего.
Путник молчал. Вспоминал. Думал. Ждал. Но сквозь мрак и тьму, окружающих его густой пеленой, путник услышал мерный тихий, но настойчивый звон колокола. Путник прислушался. Ну да, так и есть: в долине, в некоей обители монастырская братия созывается к вечерне. На мгновение путнику показалось, что он отчетливо слышит тихое пение Kyrie eleison. Или Te Deum laudamus.
Да, да, Тебя, Боже.. Тебе, к Тебе…

В этот день 5 лет назад русские солдаты освободили осетинских детей, захваченных чеченскими выродками в Беслане. Помните этот день

Расплодилась сволочь на родной земле,
Нелюдь в камуфляже без лица и глаз.
Взрывами диктует свою волю мне,
Ужасом террора гнет нас.

Взрывы самолетов да захваты школ…
Вот не полный перечень «славных» дел.
У зверя вместо Бога – чека да ствол.
Зверя лечит только отстрел.

Звери они - не люди!

группа "Алиса"

Вот ведь какая штука!
Словно я этому дневнику должен чего, что он так и тянет что-нибудь написать. Nulla dies sine lineа.
А писать – не о чем. Нет, написать можно о чем угодно, но это как-то по-графомански выйдет: писать ради самого процесса. Но ведь писать нужно осмысленно, взвешенно, соразмеряя ясность фраз и точность мысли. Где-то даже вдохновенно.
Словом, не в том настроении.

Выдавливать из себя мысли надоело. Систематизировать и анализировать – потом. А вот попробую урывками, так, как все приходит в голову.

«Ты должен» называется великий дракон. Но дух льва говорит «я хочу».

А вообще – скучно. На улице пасмурно, дождь принимается, холодно. Грустно.

Календарное лето закончилось. У астрономического – еще двадцать три дня впереди. Душевное лето прошло лет в семнадцать. А может и не прошло. Хандрю потихоньку….

А как она смущается! Как умеет потупить глаза, мило улыбнуться…

Рыцарь, давно ли ты захотел стать Тристаном? Помни о седьмой заповеди.

И хмурый герольд удержал опененную лошадь,
С надменной усмешкой войска развернул он на север.

Неизвестность лучше правды, потому что у неизвестности есть надежда. Однако, как томительно ждать ответа. Лучше бы – сразу.

Все равно – не пойду. По разным соображениям…

Нет, я им нужен. Нужен, в конце концов. Я так думаю. А если нет – ох я им устрою.

Ты сам в это веришь?

Хочу верить…

А что потом? Столица? Или прозябание? А то может быть лучше быть первым в деревне, чем вторым в Риме?

Solus cum solа non cogitabuntur… и дальше по тексту.

Что со мной? Что делаю? Как смею?
Потакаю моему врагу!
Я собою просто не владею,
Я прийти не первым не могу!

Опять? Уже побывал клоуном, ломал себя об колено ради сыновней любви! А, ладно, еще раз… Поиграемся…

Скотина, тебе добра желают!

Как легко набить оскомину апельсиновым соком! И горчит он, приятно горчит.

Хочу на Юг, в Диксиленд, в 185какой-нибудь

Away, away, away down south in Dixie.
Away, away, away down south in Dixie

P. S. Вы у Н. В. Гоголя «Записки сумасшедшего» читали? То, что выше набросано похоже на эти записки? По-моему – да. Только что про испанского короля ничего нет.
А вы свои мысли попробуйте записать, глядишь – и я посмеюсь.
Рыцарь, а не шут ли ты?

-Сволочи они
(из к/ф Н. Михалкова «12» )


Кто вам дал
Эту власть?
Кто сказал:
«Не пропасть!»?

Кто решил,
Что народ
Для их вилл
И живет?

Чей приказ:
«Унижать!»?
- Смелость фраз?
Растоптать!

Ну-ка, князь,
Расскажи,
Что за грязь,
Где ты жил?

Тлею был,
Тля сейчас,
И забыл:
Ты – для НАС!

Заклинай,
Брат, судьбу:
«О, не дай,
Власть рабу!».

Как можно нарисовать в своем сознании отвлеченный идеализированный образ, после искать его в реальном человеке? Можно! Пробовал в девятнадцатую осень. Удивительное состояние, когда пребываешь в собственных грезах, когда не замечаешь в человеке ничего, кроме того, что сам хочешь в нем видеть, когда хочется петь, даже если не умеешь, когда хочется нацепить на себя куртуазную маску и упиваться своею галантностью, когда нападает непреодолимое желание писать стихи и, что удивительно, они пишутся с поразительной быстротой, легкостью и даже облекаются в сносную форму:

Прелесть этих таинственных глаз,
Разнеслась до краев Ойкумены,
Сотни принцев решались не раз
Покорить сердце новой Елены.

Или

Мани как роза в девственном саду,
Сверкай же словно бриллиант на солнце,
Ты скажешь слово – тысячи пойдут
В огонь иль лед, нырнут на дно колодца…

И хоть вырваны строки из контекста (а последнее четверостишие – так и вообще составная часть акростиха), но иллюстрацией могут служить вполне наглядной. И речь-то становится изящной, и поведение – пафосным, и сам – каким-то не таким.
А знаете каково это так и не найти этот самый идеал в той, кого так упорно идеализировал, пусть и без должной смелости? Осознать, что она самовлюбленна, горделива, пуста и… обыденна до серости, такая как все? Ой как неприятно. И – больно. И не поймешь отчего! Просто целиком съедающая тоска и бесконечная грусть, сменяемые приступами то безумного гнева, то глубокой апатии.

Да есть ли смысл о глупости мечтать?
У ног как раб или верный пес валяться?
Шептать, желать, просить и звать?
И перед куклой бездушной унижаться?

Тоже, между прочим, из акростиха. Вот ведь писалось! Влет!
А как переваривалось! По-корчагински, если хотите, мучительно больно. Но закончилось – решительно

Только статуи свергнуты ныне,
С пьедесталов обрушены в грязь,
Посмотрите, рабы и рабыни.
Так ли светел был прежний ваш князь?!

А потом пустота. И железобетонная стена, мною самим построенная. Но пробиваемая время от времени мелодиями из того времени:

…C'est pas que j'ai le coeur à rire
Je l'aurais plutôt à mourir

De les voir si joyeux
De les voir si heureux
Moi qu'aucune ne femme
ne regardera jamais dans les yeux.

А может я не взглянул, боясь разочарования? Вот-вот, скорее всего…
А произведение, многие арии которого я до сих пор помню, было вообще философско-лирическим кладезем на протяжении трех лет (немало!).
Знаете, а ведь все здесь описанное было пережито на ногах, без обсуждения с кем-то, без советов со стороны (ну разве что самых общих). Своими силами. Тяжело было пережито. Но – было. И никому потом не рассказывалось (впрочем, рассказывалось, единожды, в пылу жаркой дискуссии, дабы осадить оппонента, даже оппонентку, поразвернуть ей мозги). А зачем сейчас пишу? С чего вдруг решил пооткровенничать? Отвечу.
Не хочу возвращаться в свою девятнадцатую осень. А с некоторых пор кажется, что уже вернулся….

Вот. Собирался, обещал.
Наверное в самом деле пора.

Дюрандаль заржавел.
Что причиной тому?
Кто-то кровь вражьих тел
Назовет как вину.
Только кровью клинок
Украшает себя,
Как лавровый венок
Гордый лоб короля.
Не от слез матерей,
Провожающих в даль,
Ведь в долгу у детей
Дать платок, а не сталь.
Не от девичьих уст.
Что булат целовать,
Коль есть тот, кто для чувств
Может сердце отдать?
Заржавел славный меч,
Ибо нет уж таких,
Кто и голову с плеч
Отдадут за других,
Кто готов воспевать
Благородство, любовь,
И за Крест проливать
Свою жаркую кровь.
Заржавел Дюрандаль
От тоски за таких,
Кто не знают мораль,
Что есть вечность и миг.

Писано было в лето 2757 Ab Urbe.
а. d. XVII Kal. Martiis

В смысле – политика. Это у Евтушенко содрано. И вот почему. Я сегодня полистал Интернет на предмет новейшей истории т. е. о событиях где-то последних 20 – 25 лет. Так, накатило. Интересно. Интересно, потому что и я в это время жил, уже понемногу думал, и все происходило на моих глазах. А в кое-каких событиях даже участвовал, хоть и одним боком. Я помню, как моя страна лет пять шла над бездной, рискуя свалиться в нее. Пропасть. Раствориться в нигде. Исчезнуть как правовое, общественное даже географическое явление. Исчезнуть как исторический феномен. А вы – помните?
И сейчас. Разве мы не творим историю здесь и сейчас? Разве мы не часть нашей страны? Разве мы… а впрочем, опять же не в обиду, опять же с просторов diary.ru… разве мы хоть что-то делам. А? Ваше политическое кредо? Что, тоже «всегда»? А вот и нет. Мне до сих пор в голове молотком стучит фраза одной знаемой мною девушки: «Я – вне политики!». Вот так. Ни много, ни мало. С апломбом, с гонором, деловито и амбициозно. И с превеликой глупостью. Если мы часть государства, полиса по-гречески, разве мы можем быть вне того, что называется государственными делами или политикой. Кажется Вольтер, черный принц черных принципов, писал: «Если я ничего и никого не выбираю, то я все равно делаю выбор». Нет-нет, это я не к ура-демократическим «а пойдемте на избирательный участок и проголосуем – или проиграем». Вовсе нет. Это я к формированию в своем сознании устойчивого отношения к государству и власти вообще, и к современному государству и власти в частности. К собственной государственной идеологии, если хотите. Как там, в тринадцатой статье «признается идеологическое многообразие»? Ну, так а где оно это многообразие? Я среди молодых вижу лишь одну идеологию, устойчивую, принципиальную, твердую, решительную, нетерпимую к прочим, всеобъемлющую. Эта идеология – пофигизм. Ну если кому термин не нравится – перефразируйте.
Все одно: нам татарам – йок война, война – мы тайга. И вообще – вне политики. А подумать? А головой если – тогда как? И ведь молоды, энергичны. Как там у французов: если в 20 лет не был бунтарем, значит не имеешь сердца, если в 40 лет остался бунтарем, то не имеешь ума. Ну – кто тут бунтарь, отзовитесь? Нет, я противник революционных преобразований, консерватор, ретроград, реакционер махровый, кондовый и где-то даже квасной. Но здесь дело не в этом. Дело в позиции, принципиальной, обоснованной. Которая невозможна без умственной работы, анализа, проводимого своим сознанием, без работы над собой, над своей личностью. И так не хочется видеть свой народ толпой безропотных баранов, ведомых ослами-провокаторами на поживу волкам!
Ну вот снова крик в пустоту….
Одиночество влечет к размышлениям.
Рыцарь, ради чего ты все это затеял?

Ладно. Посидели. Почитали разные разности на diary.ru. Собрались с мыслями.
Вперед.
Скажите… Хотя спрашивал уже. Ну неужели в самом деле? Неужели так можно провалиться в мир своих фантазий? Неужели так приятно казаться центром Вселенной? А покритичнее взглянуть на себя самого? А послушать кого со стороны? Со стороны- то все же повиднее будет! Так нет: земная ось проходит через собственную макушку и выходит через, ну через…, через…., в смысле…. выходит, в общем. Да полноте, оглянитесь, жизнь – рядом, бурлит, бурчит, гремит, стучит, бьет, дает, несет, гнетет, плетет - вперед. Взглянули? Увидели чего? Увидели? Неужели и впрямь увидели? Так поди ж ты, а отчего тогда философы на каждом шагу? Отчего куда не кинь, всюду трактаты и поэмы, саги и фуги? Отчего…
Ну, это я так, в пустоту…Старею, что ли?
Или стыдно признаться в своих фантазиях? Или тяжело совместить грезы и реальность? Ну да, непросто… А как хочется видеть себя победителем великанов и драконов, вождем армий и певцом красоты! И при этом не быть названным чудаком из Ла-Манчи! И как самому хочется побольнее уколоть таких же хитроумных идальго, все хитроумие которых отличается от моего лишь сферой приложений! Ни дня без критики, ни дня без насмешки…
Во как! Вот как за те годы, когда то страдал от непонимания других, то замыкался в себе, то пытался искренне стать своим для кого-то, за довольно долгие годы сумел создать для себя прочную маску цинизма, надменности и сарказма. Она, между прочим, не только окружающих пугает, но и меня в сомнения вводит: «Рыцарь, это не ты!». Не я? Да как это не я? Да разве не это мое оружие, разве не этим я защищаюсь, разве не с этим я нападаю? Но…. Разве это я?
Написал? А теперь вернись к началу записи! Что там про философов, трактаты, земную ось и настоящую жизнь?
Вот и мне пощечина...

А я сегодня шутил в присутствии красивой девушки. А она – улыбалась! Мне!

Ну, подекаденствовали и – хватит!
Мне сегодня вообще не до размышлизмов было. Появились сиятельные владетели земли и бедный рыцарь почти двенадцать часов то работал пером, сочиняя pactus, которые sunt servandus (так кажется), то трепал языком, объясняя, суть emtio-venditio людям, которые только делают, что понимают это, словом усердно старался respondere, cavere и agere, как и подобает законнику. Ну вот про agere может и присочинил для соответствия, но вот уж все остальное – сущая правда. Словом, творил разные премудрости к вящей славе своей сеньоры. Как там у Бояна (или кого таки на самом деле): князю славы, себе чести. И все это под ехидные ухмылки соработников (мол, паши и вкалывай, да жди свои два солида). Хотя к ним уже научился относиться с известной долей иронии (да и они мало чем отличаются от меня).
Неприятнее другое. Неприятна заносчивость, назойливость и хамство, замешанное на непроходимой некомпетентности и помноженное на непомерные амбиции. Вот один из землевладельцев был прежде распорядителем полей при дворе сатрапа рутенийский марки лесов и болот. И сохранил вельможный гонор и спесь в общении. Но хоть и вежливость не растерял. Другой же – паж при сером герцоге, который словно паук правит в графстве, заменяя собой и графа, и суд, и закон. А паж этот греется у его очага, и словно муха на рогах у быка кичится своим дутым величием и мнит себя королем мира, безумно забывая, что в силе, пока угождает своему хозяину. А отверни тот от него свой взгляд, так поди найди этого бывшего пастуха. А впрочем подпаском был, подпаском и остался. Разве что стада другие. Хотя холуи куда безропотнее скотины.
Вот пишу это, вспоминая о сеньорах и вассалах дней минувших, и понимаю как неприменимы эти категории к сегодняшнему дню. Нет ни чести, ни достоинства. Нет аристократизма, нет благородства, нет уважения к человеку вне зависимости от положения его в социуме. Нет и гармонии, когда господа при слугах, а слуги при господах, а над ними – монарх, и каждый равен перед его престолом. А что есть? А есть корысть и тщеславие. Есть властолюбие и презрение к низшим, есть гордыня, заносчивость и трусость. И все это под девизом «я – дорвался, и вы сейчас попляшете». Есть хозяева и рабы, причем в самом худшем, если хотите древнеримском, понимании. А там раб не есть персона, а лишь говорящее орудие. Но и не это страшно. Страшно, когда раба освобождают и дают ему в подчинение других рабов. О, свирепее этого тирана не отыскать! Власть ему дали, да вот мировосприятие у него как было холуйским, так и осталось. И заботится он не о том, как сделать то или иное дело, но как угодить своему хозяину.
Обидно то, что почти все без исключения, кто держит в руках власть в стране таковы. И все их достоинства заключаются в том, что однажды они оказались в нужном месте, в нужное время, с нужными людьми. Прыгнули из грязи в князи, да вот только пока летели грязь так и не отряхнули, и теперь она стекает по княжеским тронам, марая вокруг себя все и все. А о стране им и подумать некогда…. И - не зачем. И так все потребности холуя удовлетворены.
Прочитали? Может когда и герои здесь описанного о себе прочитают!
Не боюсь ли что себя узнают? Полноте, я почти все чиновничество современное в этих трех типах собрал

Новое усилие над собой. Вот у М. А. Шолохова в «Тихом Доне» был некий студент, который вел дневник. А первой записью в дневнике была фраза «с некоторых пор появилась потребность в бумаге». Вот и меня время от времени бывает потребность в бумаге. В голове роятся самые разные мысли. Думаешь: вот сяду и напишу что-нибудь такое, такое, такое, что… а потом еще… и… А выходят какие-то каракули, которые и рисунком назвать сложно. А мысль на бумагу так и не положена, так и осталась в голове в виде отвлеченного образа.
Впрочем, если начал воспоминания и размышления (нет-нет, это я не у Г. К. Жукова слямзил, это просто дневник к такому формату скатывается), то вести их последовательно и до конца. Даже когда и не очень хочется. Вернее, очень не хочется. Я писал уже о довлеющей скуке. Знаете, это когда человек решительно не видит веховых целей своего существования. Нет, с целью глобальной, концептуальной или даже стратегической все понятно (и слава Богу). А вот с промежуточными… Кажется, тоже все ясно должно быть, да вот уж больно абстрактный образ они принимают. Расплывчатость и туманность. Непонятность. А я люблю конкретику, каждый любит конкретику. Люблю, когда не приходится разгадывать загадку, потому как всегда есть вероятность разгадать ее неправильно. Хотя сам загадывать загадки очень люблю. Загадать, а после полунамеками подводить к правильному решению. Создать у человека иллюзию самостоятельного решения загаданного. Ну, вот, наверное, и мне в ответ неясности.
Как в детстве было просто: вот, мальчик, проучись четверть, окончи ее на заслуженные (а то и не очень) пятерки, и будут тебе каникулы; отдохнешь от трудов, а потом опять за работу; а там – снова каникулы, а после – снова труд, и опять каникулы, а дальше – немного старания и лето. И так десять лет. А затем еще пять лет университета с поправкой на временные интервалы. Удобно. Стабильно. Знаешь, что впереди. А впереди – отдых.
Кхм… почитаешь, и сложится мнение, будто написал все это сущий бездельник, решительно не знакомый с поэзией труда. Ну, это не так. Вернее, не вполне так. Отдых всегда для меня был состоянием, при котором отсутствует обязанность что-то делать. То есть, в процессе этого самого отдыха ты можешь чем-то заняться, но с одной целью – побыстрее бы сделать. Да, с должным качеством, но побыстрее…. Пожалуй, сам производственный процесс меня мало привлекал и мало привлекает.
Опять в сторону. В сторону от того, с чего начал, в сторону от своей скуки, от почти вселенской тоски. Да может и к лучшему? В воспоминаниях забываешься, отвлекаешься, перестаешь думать о дне сегодняшнем с его серостью и пустотой. И выходит, что и с унынием совладал. Поборол.
Да. Побороть-то может и поборол, а все равно на душе как-то не так.
Не люблю я с некоторых пор выходные.

6 августа 1945 года


В восемь-пятнадцать по местному времени
В дельте реки под названием Ота
Бомбардировщик «Энола Гей»
Три с половиной тонн адского бремени
Сбросил, доверив цветку парашюта.

Была отменена воздушная тревога:
Три самолета – и ушли немедля.
Старик присел со вздохом у порога,
Мальчишки, пыль взметая по дороге,
Помчались мимо рисового поля.

Солнце извечное крыши и лица
Раззолотило, пригрело двух кошек,
Юркало бронзовой веретеницей
В велосипедных крутящихся спицах,
Зайчиком прыгало в детских ладошках.

Город не ждал наступления адища –
Новое солнце взошло над долиной:
Свет ослепляющий, испепеляющий
Тех, кто покинул сегодня убежища,
Вмиг превратил Хиросиму в могилу.

Люди, живые минутой лишь ранее,
В пар превратились, словно растаяли,
Лишь на асфальте, на стенах, на камне,
Чувства и мысли храня в вечной тайне,
Теней своих отпечатки оставили.

А. Зеленцова

Никогда не думал, что так тяжело выдавливать из себя строчки. Хотя нет, вру. Думал. Конечно, думал, как же иначе. Выдавливал с разной степенью удачи в этом деле.
Вот интересно: а в средневековом замке жизнь была такой же однообразной как в современном городе? Да такой же, наверное, разве что с поправкой на эпоху. А кажется, что не такой. Другой. Кажется. Просто кажется. Ведь как часто в своих мечтах мы идеализируем то или иное событие, явление, эпоху или человека, а в действительности… Вы знаете, что лучший рыцарь Европы XII века, английский король Ричард Львиное Сердце, своим правлением привел старую добрую Англию в такое запустение, что его наследнику, коварному принцу Джону английский легенд, королю Иоанну пришлось всю жизнь распутывать, то запутал Ричард? А славный малый Робин Гуд был попросту браконьером и бандитом. Хоть и благородным. Когда того хотел. А стереотипы восприятия живучи, убедительны, догматичны. Ну, снова сносит в сторону.
А можно ли жить в мире собственных фантазий? Можно ли в своем сознании создать мир, жить в нем, изредка возвращаясь в реальность, или же напротив стараться переплести реальность и фантазии? Можно! Я тут дневники на diary.ru полистал и к такому выводу пришел. Правда отдает все это либо донкихотством, либо шизофренией. А чаще - инфантилизмом. Уж простите за такую категоричность. В молодости все кажутся самим себе несравненными философами, знающими ответы на все вопросы; поэтами, изящно воспевающими основы мирозданья; художниками, мастерски передающими эмоции и чувства, и так далее… Отсюда и неуемное желание творить, созидать, ждать оценок – и непременно положительных. А посмотришь на это чуть более критичным взглядом и кажется все таким несъедобным, что в голос хочется завыть. Как Твардовскому. Да что говорить: и сам писал, и сам плевался от написанного… Впрочем, может как-нибудь и выложу свои вирши, может кто и посмотрит на них…
Да… Так, ни о чем. Или все же о чем-то? Хотя бы о том, как в голове с разбегу сталкиваются практичный скептицизм, часто скатывающийся к цинизму, и романтичный идеализм, зачастую переходящий в утопичное упоение отвлеченными образами. О том, как больно голове от этих столкновений. О том, каков бывает клубок противоречий в сознании. О том… Да нет, все же ни о чем.

Ну что же, новое усилие над собой. Не дня без строчки, что-ли.
Скучно. Удивительно все скучно и однообразно. Кажется, довлеет масса дел, которые должен сделать, а вот делать решительно не хочется. Вот вместо того, чтобы писать дневник мне нужно писать диссертацию. Должен, нужно… А я – не хочу. НЕ ХОЧУ!!!!!! Кажется и тема интересная, если к ней правильно подойти, и материал поискать можно… Но… кто оценит это, кому интересно новое видение старых постулатов? Можно сколько угодно не соглашаться с пассионарной теорией Л. Н. Гумилева, но как тут не вспомнить его «Конец и вновь начало»: «…Во II-Ш вв. с наукой было примерно, как у нас сейчас: когда делаешь посредственные работы, то тебя все хвалят, даже дают всякие награды, пособия, говорят: "Вот постарайся, мальчик, вот хорошо, вот перепиши, вот переведи". Но если человек сделал какие-нибудь открытия, то у него были все неприятности, какие только можно было устроить…». Вот и получается, что если аккуратно списываешь разные мысли разных деятелей – это хорошо, а когда говоришь: «А вот мне кажется вот так, потому что… и вообще-то…», то получается, что изрекаешь крамолу, работать не умеешь, в предмете не разбираешься, писать не умеешь. Социуму нужна золотая посредственность, унифицированная шаблонная серость. А я – не хочу так. Не хочу! Не хочу и все тут! Можете пальцем показывать, ухмыляться и хихикать, можете тем же пальцем у виска покрутить… Я, я – отказываюсь.

Отказываюсь быть
В бедламе нелюдей.
Отказываюсь выть
С волками площадей.

Отказываюсь жить
С акулами равнин.
Отказываюсь плыть
Вниз по течению спин.

А все же степень кандидата не дает покоя. Нет, ну в самом деле? Почему какая-то серость, написав какую-то околесицу, гордо задирает нос? Почему защищенный бред дает повод для самовозвышения? Чем я хуже их? Чем?
А? Каково? Как лезут амбиции отовсюду! Сколько гордыни и презрения к окружающим! Сколько любования собой, сколько самомнения и себялюбия! А ведь гордыня – первый грех. Источник всякого зла и беззакония! Источник всяких бед и страданий: личных, общественных, государственных. Основа для гибели души.
Да… Написал, покричал, душу разрядил. Зачем? Для чего?
Не знаю.
Я, кажется, совсем ничего не знаю.

P. S.
С августа надо основательно усаживаться за диссертацию…

Да… Быстрый пламень вспыхнул и погас. Дневником загорелся, пару заметок написал – и не хочется больше. Будем бороться? Будем!
Сказать по правде, я не до конца продумал формат этого дневника. Что это: хронологическое описание всех событий моей жизни, начиная со дня, когда я завел себе здесь дневник? Но тогда чего ради его вести? Чтобы не забыть, про то, что случилось 22 июля в 14 ч. 28 мин., и при случае, если Интернет под рукой, напомнить себе о случившемся? Но это глупо как-то. Тогда ежедневник проще завести и записывать, а потом сделать себе архив ежедневников. Если же превращать дневник в собственные размышления на тему и по поводу, то немного сдерживает одно обстоятельство: дневник-то этот публичный. Заходи первый встречный-поперченый, читай, удивляйся, ужасайся, зевай. А вот тут уже не представившись и не приоткрывшись не получится. Не получится, хотя бы потому, что любая мысль будет вырвана из контекста моего сознания, а значит - может быть не так понята, истолкована, осознана. Впрочем, многие ли здешние посетители хотят что-то толковать и осознавать? Есть ли у кого-то стремление читать чужие бредни, перебирать их, анализировать, сопоставлять? Хм-м, да наверное что и есть. А иначе чем объяснить наличие комментариев, избранных дневников и т. п. Не знаю.
Ладно, раз уж взялся за гуж, то… То попробуй заполнить анкету.
Имя. Хватит и псевдонима. Рыцарь Северного Заката – разве этого мало?
Возраст. . Помилуйте, я указал его так точно, что только ленивый не поймет.
Место рождения. . Да я пока о нем только и писал.
Место жительства. . Город. Не там, где родился, но с вполне схожей историей. А в городе квартира за один солид в месяц. Иногда, хочется видеть ее монашеской кельей, иногда – скромным пристанищем странствующего рыцаря, а видишь ее – захламленной конурой, где только и удается переночевать.
Профессия. . Да у меня есть профессия. Ей меня учили-учили, и больше научили тому что не нужно, чем тому что полезно. Я пять лет изучал эдикты, правды, капитулярии, пакты и указы и научился быть кое-каким законником. И вот только не надо недовольно кривиться. Рыцарь служит монарху не только мечом, но и пером в своем лене. Монархию у нас погубили безумцы. Лена у меня нет. И феод тоже никто не пожаловал. Зато сеньор есть, вернее даже сеньора. И как прежде говорили «вот человек барона такого-то», так и теперь говорят «вот человек вельможи такого-то». Ничего не изменилось. Разве что мечом теперь мало чего добьешься. Пером способнее и надежнее. Да, хоть земельных бенефиций мне не дали, но занимаюсь как раз этими самыми бенефициями, аллодами, рентами и сервитутами. В круг моих обязанностей входит… Тьфу, стоп, на резюме сбиваюсь.
Семейное положение. . Сын своих родителей. Сносный вроде бы сын. Не жалуются пока. Не женат. И не потому, что …. А ладно, потом как-нибудь поразмыслим над этим.
Что еще? Не был, не состоял, в порочащих связях… Так, опять куда-то в сторону. Как же тяжело выдержать стилистику. Хотя нужно ли? Вот я поначалу собирался вести дневник в стиле куртуазного романа или, в крайнем случае, фэнтезийной повести. А получается причудливая смесь из всего понемножку. А что поделать? Сам как одно сплошное противоречие. Или - нет? Хотя… Кхм… ну вот видите.
Увлекаюсь. Вот это всегда для меня было тяжелым вопросом. Да не увлекаюсь я ничем строго определенным, доходя в этом до фанатизма. Спать я люблю. А университет научил спать в любое время и любой позиции. Нет, мне интересна поэзия Серебряного века и география Центральной Европы, песни советских (а вернее подсоветских) бардов и тактика античной пехоты, дипломатия холодной войны и философия раннего Средневековья. Но с трудом могу сказать, что я специалист в какой-то сфере знания. Так, нашел, схватил, уцепился, полистал, запомнил, выдал, удивил,
А еще… А хотя хватит. И так наговорил и написал про себя вагон и маленькую тележку. А ведь не Ланселот. Это он – Chevalier de la Charrette. А я …Да все вы уже знаете.

Нехорошая привычка начинать об одном, а заканчивать другим. Ладно, когда сам себя в сторону увел, но когда кого-то еще… Ему, этому кому-то, за твоим полетом мысли, а вернее дикими прыжками сознания тяжело уследить, даже если очень сильно хочется. Потому что специфика восприятия человеком информации… Ну вот, опять начал. Стоп. Возвращаемся домой…

За садом возносятся гордые своды,
Вот дом — это дедов моих пепелище…

Ну, может не своды. Не пепелище точно. Очаг – да, а пепелище… Поднапутал поэт. Но вот с дедами – в точку. Дом действительно старый. Его построил мой дед, славный всадник армии Червонного деспота с картлийских гор, того, что железной рукой владычествовал в Рутении треть столетия, в тиранию которого войска склавинов, венедов и сарматов, народа Великой Северной Страны повергли в прах тевтонские орды безумного шваба и прочной ногой встали на берегах эльбийских и истрийских. Построил, вернувшись домой, после победы в Великой Кровавой войне, на которой он сражался славно и достойно. Построил в соработничестве с братом, который бился мечом умело, но все ж долго страдал после от полученных ран. Построил в лето, когда рутенийские законники исподволь вспоминали о трехсотлетии Кодекса царя Алексея.
Дом помнит несколько семей. Долгое время он был чем-то вроде странноприимного дома для многих моих родственников. Да и не только для них. Но всегда он был открыт для приходящего, для просящего… И не только для члена семьи, которая… Хотя нет, о семье потом, если захочу… Кажется и так уже сказал то, что говорить не хотел.
Дом. Дом небольшой, зато уютный, теплый. И – противоречивый. Новые стены, были возведены на старом фундаменте, старые кирпичи скреплялись новым раствором, а новые кирпичи появлялись изредка, зато по делу, ибо не давали рухнуть тому, что уже собиралось развалиться. Старые стены упираются в еще более старый фундамент, стонут под своей тяжестью и тяжестью крыши, стонут под грузом памяти. Памяти о событиях, людях и чувствах, о рождении и смерти, о счастье и горестях, о минувшем. Стены ждут будущего: новых кирпичей, новых событий, новых чувств. Эти стены словно моя жизнь, где старые идеалы пытаются скрепиться новым раствором, а новая кладка появляется лишь и тогда, когда действительно необходима. Наверное… Всякий, кто видел дом, снаружи или изнутри, неизменно пророчил ему неминуемую, скорую гибель, каждый норовил назвать его старой развалиной, которой не место в новом мире. Но дом со снисходительной улыбкой относился к таким выпадам, и стоял: твердо, основательно. Стоял назло всем. Стоял вопреки всему.
Дом – на пригорке. Это его возвышает, делает заметным издали. А с западной горы, с где-то стометровой (а то и побольше) высоты, дом - словно на ладони: открытый, приветливый, светлый. Впрочем, время берет свое. В доме недавно сменились окна (деревянные, поскрипывающие рамы уступили место пластиковому новоделу), и теперь стены обзавелись амбразурами, или витринами: холодными, неестественными. Так вот теперь на западную гору дом смотрит глазницами черепа: пустыми и неприветливыми. Не как раньше. Ну и ладно. Так западной горе и надо.
Дом – это целый мир. Микрокосм моего сознания. Где все знакомое, свое, где все аллегорично или метафорично, где все – память.

Память, ты рукою великанши
Жизнь ведешь, как под уздцы коня,
Ты расскажешь мне о тех, что раньше
В этом теле жили до меня.

Расскажешь-расскажешь. Потом как-нибудь. Только сразу оговорись, что будешь не про реинкарнацию вещать или подобную восточную чушь, а про жизнь человека в разные его годы.
Дом немыслим без двора. Вернее маленького дворика. По которому можно пройтись. До мастерской, например. Или до сарая (татары, привет вам, - это не ваш дворец, это наш, русский, крепкий сарай, где полно всякой всячины, но самое ценное – дрова, к голландке, и – когда-нибудь – к камину). Или к – навесу, а там под навесом – сушеная трава. Хочется сказать – сено, но это именно сушеная трава. Для кур. Для тех четырех кур, которые еще зачем-то держатся в хозяйстве. Кстати, о хозяйстве. Подлинным хозяином двора всегда был кот Или кошка, но их почти не был. Кот хозяйствует (а вернее хозяйничает) во дворе уверенно, вальяжно, царственно. Он лениво полеживает на горячем камне двора летним полднем, а когда солнышко его окончательно припечет, то неспешно перебирается в тень, под лавочку, и там блаженствует, щурится и нехотя осматривает свои владения. Кот первым встречает входящего, и провожает уходящего, кот… Ладно, как-нибудь и про кота соберусь….
А пока в сад. Нет, не в том, о котором уже написано. В домашний. Или, если хотите, в огород. Хотя на старорусском сад и называется «огород». Огороженное место. Да и мыслился моим прадедом он как сад. А уж после тяжелые времена превратили его в огород. Нет-нет, я безо всякого презрения. Я не могу презирать то, что кормило. Да и постыдного ничего и нет. Труд на земле – благороден. Цинциннат в былые годы дважды возглавлял Рим, принимая на себя венок диктатора, и дважды возвращался к своим посевам, едва город был спасен. Впрочем, и от сада кое-что есть. Нет, не от того, прадедовского, последняя засохшая яблоня которого была спилена два года назад. Есть слива, посаженная моим дедом. Есть яблони, посаженные моим отцом. Есть сливовые и вишневые деревья. Есть кусты великолепной смородины и крупного крыжовника, русского винограда. Есть и обычный виноград – печаль и гордость моего отца. Ягод, правда, с него – с горсточку, но западную стены дома он декорирует совершенно в итальянском стиле. Финиковая пальма есть. Была, вернее. Правда, в урне, и больше для смеха - но была. Есть земляника – ее я сам сажал. Ну или помогал сажать. И все равно – преемственность поколений налицо. Даже в том, что мой маленький племянник в охотку шныряет в зарослях малины (она тоже есть), или с гордостью несет спелую ягоду земляники. Ну и конечно, в огород выходит хозяйничать кот. Тут его вассальные угодья, и – спорные территории. Тут он лихо сражается и разумно ретируется. Тут он… Ну, кажется я знаю новую тему для записи.

01:00

Уголки

Как-то немного высокопарно получилось о родном городе. Хотя, наверное, о Родине и нужно писать с пафосом. С гордостью за нее. Какая бы она не была. И даже государственный официоз тогда кажется не таким уж и наигранным и избитым. Родная земля она родная земля и есть. Родная земля, родное небо, родной дом…
Вы помните свой родной дом? Я – помню. И всякий раз представляю его так, словно вижу его перед собой. Дом стоит на пригорке, у подножья холма, почти горы. А прямо под горой сливаются две реки: большая, спокойная и тихая, и маленькая, быстрая и своенравная. В ясный зимний день из окна можно увидеть, как сверкают под солнцем воды большой реки, и как борется с ними лед, методично сковывающей поток, но отступающий под натиском течения. А в весеннее половодье все из того же окна можно услышать шум маленькой реки, которая борется с талыми стоками, разливается бурно, будто стремится быстрее скинуть с себя бремя весны и вернуться к обычной жизни.
А от дома и до рек – сад. Уже старый. Уже почти вырубленный. Но хранящий память о прошлом.

Я помню... мне было три года... по саду
Я взапуски бегал с лисицей моею.

Н. С. Гумилев.

С лисицей я никуда не бегал. Не взапуски, не наперегонки. Хотя лисица в саду жила. Или, во всяком случае, в саду была лисья нора. А может и не лисья, а еще чья-то. Но так хотелось, чтобы она была лисьей. И чтобы жила там самая настоящая лиса с пушистым рыжим хвостом (и чтобы на конце хвоста, обязательно – черный кончик), чтобы лиса наведывалась в курятники, чтобы собаки на нее лаяли, а она бы, перехитрив их, уносила курочку лисятам на ужин. Как в сказках… Как в мечтах…(Я как-то на проселочной дороге видел лису: маленькая, облезлая, цветом от грязно-бежевого до пегого или даже желтого. Да.. совсем не сказка).
А еще в саду жили ежики. Вернее, и сейчас живут. Самые такие обычные ежики, с иголками и острой мордочкой. Яблоки на спине они никуда не таскают, но зато шустро бегают и на раз сворачиваются клубком. Но это те, кто помоложе. Старый ежик человека мало боится. И сворачиваться не станет. Он повернется к человеку своим ежиным задом, и сделает это исключительно изящно, исполняясь презрения и будучи распираемым от чувства собственного достоинства. Ежики частенько приходили к дому, шныряли во дворе, или по тропинкам в саду. Приходили вечером, на закате…
В ветвях тополей гнездились горлицы. Скромные, серенькие… По вечерам они деловито перелетали с дерево на дерево, случалось, что и на ворота усаживались. И до сих пор в ушах стоит их мелодичное: «Ук-угу, ук-угу…».
На старой груше – кукушка. Ее не видно, но слышно отчетливо. Хотя байки это все, что кукует она часами напролет. Решили узнать, сколько вам лет осталось до конца жизни, не спрашивайте у кукушки. Больше десяти кряду не выдаст. С такой «предсказательницей» мор по всей земле начнется. Спрашивайте лучше у дятла. Он тоже живет в саду. И не один. Маленький, вертлявый, красноголовый. И дупла пробивает ровные-ровные. Как сверлом.
Заросли одичавшей сливы - приют птицам. Самым разным. Веселым чижикам, юрким синицам, иволгам с желтыми боками, трясогузкам, прилетавшим сюда с реки, и еще каким-то, вида которых я не знаю. Зябликам, что ли. И конечно соловьям. Певцам русского севера. Поющим пол-лета. До Петрова дня. Представьте. Теплый вечер позднего мая. Солнце уже село, но небо, особенно на западе, еще светлое. Уже видна первая звезда (Венера? Арктур?). Заря только занимается. Прохладно, но безветренно. Комары пляшут столбиком над водой (к ясной погоде). И – трель соловья. Сильная, проникновенная, певучая. Не знаешь о чем, но - о прекрасном. Не знаешь кому, но веришь – и для тебя. Смотришь, слушаешь, молчишь, мечтаешь, понимаешь…

О тебе, о тебе, о тебе,
Ничего, ничего обо мне!

О ней…
Удивительно, не правда ли?
Да, вот еще. В саду живут совы. Поселись недавно. Откуда и взялись – не скажешь. Небольшие, круглоголовые и круглоглазые, пегие с черной крапинкой. Красивые. И кричат. А крик: плач младенца, мяуканье котенка, отдаленный лай собаки – все вместе. Пугаешься, пока не привыкнешь. А привыкнуть к теням, вылетающих из ниоткуда и пропадающих в еловых ветвях (там гнездо) непросто. И вылетают они все так же на закате. Северном закате.
А днем сад вообще полон жизни. Полон назойливых мух и изящных стрекоз, трудолюбивых пчел и хищных ос, суетливых муравьев и прытких кузнечиков. Воробьев, нахальных и вертлявых, галок, крикливых и бойких, грачей, важных, но беспокойных. Полон змей (ужей с желтыми пятнами на голове), а еще кошек, полудиких кошек соседей, а иногда – бродячих собак (но эти не задерживаются). Полон памяти. Полон грез. Полон тайн. Полон загадок. Он сам – загадка.

01:32

Места

Удивлен… Лет пятнадцать назад я принимался за дневник. Набирался духу, садился и писал. Хватало меня ненадолго. Очень скоро дневник превращался в подобие бортового журнала с заметками, о том, что случилось за день. С короткими заметками. Очень короткими. Вплоть до одной строчки. Или записи «ничего особенного не произошло». А то и просто – «ничего».
Меньше десяти лет назад я вновь принялся за дневник. Уже серьезней. И записи в нем носили не хроникальный, а философский характер. Ну или во всяком случае характер размышления на тему и по поводу. Но записи появлялись с интервалом в 4-5 месяцев, а потом с интервалом в 9-12 месяцев, а потом… А потом diary.ru… Как вариант для разнообразия. Что из этого получится – не знаю. Но интересно… Интересно писать, вспоминать, размышлять. Интересно побыть летописцем своей жизни. Или немного пожить в фантазиях. И загадать загадки. Хотя бы себе…
Моя родина – небольшой город прямо в центре Великой Северной Страны, Аквилона или Рутении. Город трех куропаток на пшеничном поле, город проливных дождей, город двух рек и многих холмов. Город, который помнит труды и дни, величие и смерть, помнит подвиги. В царствование королей Генриха Короткомантийного и Людовика Юного, когда Европу венчали короны императоров Мануила и Фредерика Краснобородого, здесь уже стоял замок, оберегавший южные границы рутенийских герцогств и марок от набегов злобных куманов. Не уберег… При святом благоверном великом князе Александре город сожгли дотла дикие мунгалы, явившееся из недр Азии наводить ужас на христианские страны.
И лишь триста лет спустя стараниями венценосного татарина на высоком берегу некогда финской реки появилась крепость, вновь принявшая на себя бремя охраны южных границ. На этот раз от свирепых кырымчаков. И крепость честно несла свою службу, пока длань Рутенийских царей не раздавила степную змею у вод Эвксинского моря. Лишь тогда город сумел отдохнуть. Чтобы по первому зову явиться на службу своей стране.
Родиться в этом славном городе – значит честно помнить о деяниях предков. Честно служить Родине. Чтобы быть достойным… Предков, памяти, страны…

Кто я? И кому я задаю этот вопрос? Себе? Я знаю о себе немного, а если не знаю чего-то, то спрошу у себя. Читающим? Они знают еще меньше.
Кто я?
Я родился в лето 2737 Ab Urbe. То был год, когда , блестящая, вечно скрываемая зарей планета сияла над миром, смущая умы людей, а редкие огнепоклонники чествовали барсука. То был год, когда в Великой Северной Стране умер тиран, облеченный в серый плащ коварства и хитрости, и к власти пришел безликий слуга умершего прежде спесивого старца. То был год, когда воины страны Заморского дракона ушли из Ливанских гор, а сарацины в Междуречье травили мидийцев смрадным дымом. То был год, когда сикхов озаряла Голубая звезда, а индийскую правительницу застрелили ее же слуги. То был год, когда люди рождались и умирали, любили и ненавидели, встречались и расставались, веселились, ссорились, грустили, думали… Жили.
Я родился в теплом месяце, немногим позже дня, когда день торжествует над ночью, а свет над тьмой. За почти шестьсот лет до моего рождения сербы смело сражались с агарянами на Косовом Поле, и хоть и убили царя неверных, но проиграли битву. А через пятьсот с малой четвертью лет после того сражения безумный отрок убьет сиятельного принца и даст повод к войне, погубившей три Империи.
Я был окрещен в Святой Православной Христовой Церкви через четыре месяца после своего рождения и наречен именем, которое и поныне ношу, помня об угодниках Божьих тоже носивших его.
И с тех пор я живу ночью и радуюсь дню. Я люблю полдневный зной и вечернюю прохладу. Я люблю блеск звезд и яркий свет солнца. Я люблю зимнюю ночь, осенний день, весеннее утро. Но больше – летний вечер. Когда дневная жара спешит за горизонт, чтобы палить далеко на западе. Когда с востока надвигаются сумерки. Когда утихает ветер. Когда солнце заходит за гору, и последние лучи еще играют в шумящей листве. Когда появляются первые звезды, еще робкие, но уже готовые сложиться в причудливые рисунки созвездий. Когда Луна стыдливо прячется за деревьями или далеко в небесах, смущаясь показаться уходящему Солнцу. Когда розовая заря разливается от севера к югу, и окрашивает облака в нежные цвета.
Я люблю закат. Северный закат. Здесь я так и останусь Рыцарем Северного Заката.