Ну, снова рефлексирующие воспоминания. Поехали.
Вернее, это сейчас поехали. А тогда, в отпуске, была самая что ни на есть статика. Нет, даже валяние на диване рано или поздно надоест. Мне оно опостылело уже на третий день. Перед глазами все сплошь одно и то же: книги, которые уже читал, или которые не читал, но и читать что-то не хочется, надоевший телевизор, который вещает эйфорийную околесицу, снег, который валит и не перестает, все… Родителям привез распечатанные книги В. Т. Шаламова о Колыме. Отец с матерью погрузились в запойное чтение. Лень, апатия и невыносимая скука воцарились в доме. Скука, перерастающее в вегетативное существование, унифицированное и бесцельное. Нет, родителям-то после «Завещания Ленина» по «России» было крайне интересно почитать воспоминания писателя-ЗК, да вот только я сделал себе шаламовскую прививку от блатной «романтики» на пятом курсе (надо будет написать пост по этому поводу). Ну и как вывести домашних из литературного транса?! Я по-дурацки канючил, задавал сложно-глупые философские вопросы, даже попрыгал на носочках посредине комнаты. Отец посмеялся, но «Колымские рассказы» в сторону не отложил. На четвертый день повального чтения я достал с полки «Слово о полку Игореве» в переводе Заболоцкого и, кратко предупредив родителей, что со мной случаются поэтические приступы, принялся на весь дом декламировать «Не пора ли, братия, начать // О походе Игоревом слово…». Подействовало! Отец ухмыльнулся и принялся слушать историю о самолюбивом князе, а после и мать сдалась. Вечер закончился глубоко за полночь, правда уже не моим ораторствованием, а вполне интересными отцовскими байками про его детские походы к соседям за грушами, и уже взрослую охоту на волков, которая едва не превратилась в охоту волков на него самого.
Правда, быстрый пламень вспыхнул и погас. На следующий день Шаламов победил меня, загнав на диван со сборником статей Евтушенко. Где я благополучно и просидел аж до Рождества, чередуя поэта-шестидесятника описаниями империи инков и хрониками испанской конкисты.
С некоторых пор Рождество в нашей семье превращается в главный зимний праздник. Это тихий, но по-настоящему радостный день, когда родственники собираются вместе (собираются непременно в нашем, старом дедовском доме), веселятся, вспоминают, иной раз и играют. Застолье начинается непременным «Рождество Твое, Христе Боже наш…» и проходит мирно, спокойно и благожелательно, когда даже самые ершистые успокаиваются (ну или их успокаивают) сообразно моменту. В этом году моя маленькая крестница, сидя у меня на руках, с превеликим вниманием и неподдельным любопытством рассматривала нашу праздничную елку с блестящими шарами и шуршащей мишурой, хотя нет-нет да и искала взглядом свою маму. Все-таки сидеть на руках у дяди, которого видишь раз в два-три месяца страшновато! Зато ее семилетний братик, мой племянник, времени даром не терял, и стянул с елки все конфеты, до которых достал. Аккуратно так стянул, методично и планомерно! Ну и ладно, зато их задорный смех был самой лучшей музыкой праздника!
Утром 8 января был на Литургии.
А потом… А потом отпускная жизнь вновь стала возвращаться к вегетативному состоянию. Правда, уже более обусловлено: я заболел. Да-да, непонятно где ко мне прицепился хитрый вирус, который душил кашлем, не давал дышать, мучил горло, и самое главное, не позволял температуре подняться выше 37,5. Три дня я стойко лечился народно-фармацевтическми средствами собственного сочинения на предмет количества и очередности их потребления, а на четвертый таки вызвали мне врача. Который, впрочем, лишь поменял наименование препаратов, сохранив общую концепцию моего лечения.
А дело осложнялось тем, что у всего честного народа и у родных коллег началась рабочая неделя, а я – в отпуске, да еще с температурой. Первый два дня чувствовал себя дезертиром, сбежавшим накануне судьбоносного сражения, а потом стал по-настоящему паниковать: время идет, а 37,5 превращается в перманентную величину. Лежание на диване стало осмысленным и неизбежным, потому как ходить из угла в угол с головной болью, ломотой в суставах и болью в позвоночнике неинтересно. День превратился в череду сна и чтения, которые прерывались только горячим чаем. К четвергу, за три дня до предполагаемого отъезда на работу, я разозлился. На температуру, на вирус, на лекарства, на горячий чай, на весь мир и на самого себя. Злился, бушевал, чего-то доказывал, так что даже температура со страху упала до 37. В пятницу она весь день была нормальной. А в воскресенье я поехал на работу, как и планировал. Слава Богу!
Ну а еще в отпуске был телевизор. И пара-тройка фильмов, которые все посмотрели-пообсуждали давным-давно, а у меня только-только руки (или глаза) до них дошли. Вот про это, пожалуй, в отдельном посте. А про отпуск пока все.
DIXI.
Вернее, это сейчас поехали. А тогда, в отпуске, была самая что ни на есть статика. Нет, даже валяние на диване рано или поздно надоест. Мне оно опостылело уже на третий день. Перед глазами все сплошь одно и то же: книги, которые уже читал, или которые не читал, но и читать что-то не хочется, надоевший телевизор, который вещает эйфорийную околесицу, снег, который валит и не перестает, все… Родителям привез распечатанные книги В. Т. Шаламова о Колыме. Отец с матерью погрузились в запойное чтение. Лень, апатия и невыносимая скука воцарились в доме. Скука, перерастающее в вегетативное существование, унифицированное и бесцельное. Нет, родителям-то после «Завещания Ленина» по «России» было крайне интересно почитать воспоминания писателя-ЗК, да вот только я сделал себе шаламовскую прививку от блатной «романтики» на пятом курсе (надо будет написать пост по этому поводу). Ну и как вывести домашних из литературного транса?! Я по-дурацки канючил, задавал сложно-глупые философские вопросы, даже попрыгал на носочках посредине комнаты. Отец посмеялся, но «Колымские рассказы» в сторону не отложил. На четвертый день повального чтения я достал с полки «Слово о полку Игореве» в переводе Заболоцкого и, кратко предупредив родителей, что со мной случаются поэтические приступы, принялся на весь дом декламировать «Не пора ли, братия, начать // О походе Игоревом слово…». Подействовало! Отец ухмыльнулся и принялся слушать историю о самолюбивом князе, а после и мать сдалась. Вечер закончился глубоко за полночь, правда уже не моим ораторствованием, а вполне интересными отцовскими байками про его детские походы к соседям за грушами, и уже взрослую охоту на волков, которая едва не превратилась в охоту волков на него самого.
Правда, быстрый пламень вспыхнул и погас. На следующий день Шаламов победил меня, загнав на диван со сборником статей Евтушенко. Где я благополучно и просидел аж до Рождества, чередуя поэта-шестидесятника описаниями империи инков и хрониками испанской конкисты.
С некоторых пор Рождество в нашей семье превращается в главный зимний праздник. Это тихий, но по-настоящему радостный день, когда родственники собираются вместе (собираются непременно в нашем, старом дедовском доме), веселятся, вспоминают, иной раз и играют. Застолье начинается непременным «Рождество Твое, Христе Боже наш…» и проходит мирно, спокойно и благожелательно, когда даже самые ершистые успокаиваются (ну или их успокаивают) сообразно моменту. В этом году моя маленькая крестница, сидя у меня на руках, с превеликим вниманием и неподдельным любопытством рассматривала нашу праздничную елку с блестящими шарами и шуршащей мишурой, хотя нет-нет да и искала взглядом свою маму. Все-таки сидеть на руках у дяди, которого видишь раз в два-три месяца страшновато! Зато ее семилетний братик, мой племянник, времени даром не терял, и стянул с елки все конфеты, до которых достал. Аккуратно так стянул, методично и планомерно! Ну и ладно, зато их задорный смех был самой лучшей музыкой праздника!
Утром 8 января был на Литургии.
А потом… А потом отпускная жизнь вновь стала возвращаться к вегетативному состоянию. Правда, уже более обусловлено: я заболел. Да-да, непонятно где ко мне прицепился хитрый вирус, который душил кашлем, не давал дышать, мучил горло, и самое главное, не позволял температуре подняться выше 37,5. Три дня я стойко лечился народно-фармацевтическми средствами собственного сочинения на предмет количества и очередности их потребления, а на четвертый таки вызвали мне врача. Который, впрочем, лишь поменял наименование препаратов, сохранив общую концепцию моего лечения.
А дело осложнялось тем, что у всего честного народа и у родных коллег началась рабочая неделя, а я – в отпуске, да еще с температурой. Первый два дня чувствовал себя дезертиром, сбежавшим накануне судьбоносного сражения, а потом стал по-настоящему паниковать: время идет, а 37,5 превращается в перманентную величину. Лежание на диване стало осмысленным и неизбежным, потому как ходить из угла в угол с головной болью, ломотой в суставах и болью в позвоночнике неинтересно. День превратился в череду сна и чтения, которые прерывались только горячим чаем. К четвергу, за три дня до предполагаемого отъезда на работу, я разозлился. На температуру, на вирус, на лекарства, на горячий чай, на весь мир и на самого себя. Злился, бушевал, чего-то доказывал, так что даже температура со страху упала до 37. В пятницу она весь день была нормальной. А в воскресенье я поехал на работу, как и планировал. Слава Богу!
Ну а еще в отпуске был телевизор. И пара-тройка фильмов, которые все посмотрели-пообсуждали давным-давно, а у меня только-только руки (или глаза) до них дошли. Вот про это, пожалуй, в отдельном посте. А про отпуск пока все.
DIXI.