Я вернулся.
Я вернулся к компьютеру, к интернету, к дневнику.
Я вернулся из родного дома.
Я вернулся к…
Прошло три недели. Три недели погружения в другой мир, погружения, отливающего вегетативным существованием. Как описать эти три недели я еще не знаю. То ли разбить на отдельные темы и высказаться по каждой из них. То ли на манер чукотской песни выдавать все, что случилось, попутно разбираясь что к чему. Не знаю.
Перед отъездом, будучи обуреваемым мыслями и желаниями, рожденными (или возрожденными) веллеровскими рассказами, хотел написать письмо. Все те памятные четырнадцать сонетов. И отдать это письмо вдохновительнице этих сонетов с самовлюбленно-горделивой мыслью: смотри и думай. В последний день отпуска не получилось отдать лично в руки, поэтому решил воспользоваться электронной почтой утром перед отъездом, превращая письмо в подарок ко дню рождения и прочим праздникам. Проснулся с твердым намерением послать письмо, включил компьютер, а он не работает. Какой-то вирус перекрыл доступ к документам, и полчаса моих издевательств над операционной системой и ее издевательств надо мной показали: без переустановки не обойтись. А на это времени решительно не было. В дороге я обдумывал где бы добыть доступ к электронной почте и сделать это максимально без объяснений, а потом рукой махнул. Кто знает: как-то уж очень своевременно сломался компьютер, заставляя меня не рассеиваться впустую, приготовляясь к куда более важным свершениям.
Домой перед родителями появился злым, раздраженным, подвывающим и готовым изливать всю вселенскую скорбь на их головы. Удержался. Конфуций в свое время учил, что ребенок, которого ночью кусает комар, не должен прогонять кровопийцу, но напротив терпеть укусы, потому как комар, напившись его крови, не полетит кусать родителей ребенка, и тем самым этот ребенок сумеет избавить родителей от лишних страданий. Я далек от китайской этики, но во многом руководствовался именно этими наставлениями. А потому исповедь перед матерью отложил на потом и стал готовиться. К Причащению.
Я не стану сейчас уходить в богословские рассуждения на тему Таинств Христианской Церкви и их значения в жизни человека. Скажу лишь, что испытываю необходимость Причастия хотя бы раз в год. Из каких угодно соображений. Но без этого – никак. Сама подготовка является достаточно тяжелым испытанием сознания и веры, и без лишнего пафоса очень сильным напряжением нравственных сил.
Возможность осмысленной подготовки для меня наступает лишь в период отсутствия каких-либо общественных обязанностей (учебы, работы и т. п.). Может это и самооправдание, но тем не менее. А со времени моего устройства на работу такой период наступает лишь во время почти двухнедельных новогодних каникул. И присоединяемого к ним отпуска. Это время Рождественского Поста, который у меня начинается параллельно с подготовкой к Причастию, а потому на Исповеди неизменно должен встать вопрос о возможности допущения меня к Чаше, исходя из моего крайне незначительного времени пощения. Я опять не хочу оправдываться, а лишь констатирую факты. Допустить или не допустить такого «подготовившегося» - вопрос индивидуальной духовной практики каждого священника. Своего духовника у меня нет (можно снова попробовать пооправдываться на предмет почему это так, но не стану), поэтому вот уже какой год подряд я приступая ко предпричастной исповеди озадачиваю священника временем своего поста и вопросом о возможности допущения меня ко Причастию.
В этот раз получилось… Ну уж как получилось. Исповедь принимал молодой иерей, не очень намного старше меня. Давно подмечено: молодой священник будет отличаться либо крайней строгостью к прихожанам, либо своего рода либерализмом, проистекающим от собственной неуверенности. Вот меня в этот раз исповедовал именно строгий молодой батюшка. И немедленно был огорошен моим вопросом на предмет моего трехдневного поста. А потом я впервые исповедовался не бессистемно, а упорядочивая обилие своих грехов, на основе десяти заповедей, для чего накануне впервые в жизни удосужился записать перечень грехов на бумаге (раньше я, признаться, потешался на подобными записями, а вот теперь пришел к выводу об их полезности). Отпущение я получил, а вот «допускаю» так и не услышал. То есть священник, читая надо мной разрешительную молитву, вполне понимал, что ею он и в том числе допускает меня к Чаше, и никак не ждал, что барану, вроде меня, требуется формализованная конкретика. А она мне по моей бестолковости требовалась. И вот представьте картину: приложившись к Кресту и Евангелию, я распрямляюсь и сурово глядя на священника, который ниже меня чуть ли не на голову, вопрошаю: «Отче, допускаете ли до Причастия». Он, бедный, аж опешил от таких слов. И это притом, что в общем-то, тяжело смутить. «Допускаю», - отвечает батюшка, но как-то свойственной ему твердости и решительности в голосе не чувствовалось. Я поклонился, взял его благословение и пошел к алтарю. Через полчаса милостью Божьей я сподобился Святых Христовых Таин.
Вот так я причащался. Это самое важное и достойное событие за трехнедельный отпуск.
Ну еще были и новогодние праздники. С моим традиционным самокопанием.
Была елка, которую мы пилили на пару с отцом, и украшали на пару с матерью. Как-то так повелось, что вот уже пять лет в доме появляется настоящая елка. Ароматная, пушистая и удивительно ностальгическая. Правда, куда больше пяти лет украшение елки для меня из любимого сказочного ритуала превращается в нудную обязанность. Впрочем, это общая новогодняя тенденция. Наверное, я возненавидел новогодние праздники, когда на втором курсе за новогодним столом мы с родителями оказались втроем. Умерли бабушка и дедушка, семьи моих теток были далеко, и все застолье веяло хмурым одиночеством. На третьем курсе я еще отчаянно стремился дождаться хоть какой-то сказки от праздника, но уже на четвертом Новый Год стал заурядной сменой тридцать первого декабря первым января, когда только и можно подвести итог прошедшего года, посмотреть на до смерти надоевших Галкина и Киркорова и поужинать салатом «Оливье» в районе полуночи. Ни веселья, ни радости. Да, кстати: никакого салата «Оливье» на Новый Год в нашей семье уже не готовят – блюда исключительно постные. И вот не надо кривиться! Попробуйте лучше салат из кальмаров со свежими огурчиками, да селедочку под зеленым лучком и с подсолнечным маслом, да корейскую морковь с грибами, да тушеную фасоль с морковью и специями, да жареного хека с мелко нашинкованным луком, да минтая в нежном кляре, который так и тает во рту, да ломтики свежего помидора с постным майонезом и черным перцем, да блинчики с начинкой из обжаренных шампиньонов, а то и с икоркой, да копченую скумбрию, да картофельные оладьи, да баклажаны, тушеные с чесноком и присыпанные укропом, да не забудьте к этому всему непременно черный хлеб, ну и домашнего вина во имя традиции. Так сверх этого и не нужно ничего! Уж про яблоки, мандарины, ананасы и финики вместе с курагой, орехами, сушеными лимонами, виноградом, грейпфрутом и киви я и вообще молчу. Ну и не последовательно, однако с некоторых пор чуть ли не ключевым блюдом новогоднего стола к особой радости моего отца становится жареная картошка. Исключительность ее обуславливается язвенной болезнью желудка, не дающей покоя ни моей матери, ни моему отцу. Вот и выходит, что жарится картошка у нас раз в год. Как праздничное блюдо.
А еще традиционное «год в целом…, и ключевыми моментами в нем были…». А еще «с новым счастьем, с новым здоровьем, с новыми…». Нет-нет, да и начнешь ждать этого нового, необыкновенного, окрыляющего. Но вспомнишь прошлогодние «с новым и т. п.» и ждать не очень-то и хочется.
За окном веселится люд честной. Небо озаряется праздничной пиротехникой. Дребезжат стекла от гулких разрывов и методично теряющих стройность радостных криков. Телеведущие, размахивая бокалами с шампанским, надрываются в камеру, словно стремятся перекричать уличное веселье. А в голове мысль тук-тук-тук – праздник идет куда-то мимо. С тоски лучше всего улечься спать.
А наутро поход к родственникам. Дежурные поздравления, стандартные светские разговоры, кое-чьи пьяные рассуждения и безмерная скука, озлобляющая сознание. Что-то мне все больше и больше кажется, что нет ничего хуже, чем собираться исключительно по какому-то поводу. Все превращается в некий закосневший ритуал, проходящий по унифицированному шаблону, куда-то пропадает искренность, веселость, прямота и заинтересованность. Подумать только: ведь каких-то лет десять назад удавалось собираться почти тем же составом, и было весело. По-настоящему весело. Все: и тем кому 7 лет и тем кому 70. А теперь? Да, брюзжу потихоньку.
А все же одно показательно: вечером первого января вечер тридцать первого декабря воспринимается как нечто весьма далекое, почти как туманное прошлое, свершавшееся очень и очень давно – в прошлом году.
Пожалуй на этом стоит завершить первую часть новогоднего отчета.
Я вернулся к компьютеру, к интернету, к дневнику.
Я вернулся из родного дома.
Я вернулся к…
Прошло три недели. Три недели погружения в другой мир, погружения, отливающего вегетативным существованием. Как описать эти три недели я еще не знаю. То ли разбить на отдельные темы и высказаться по каждой из них. То ли на манер чукотской песни выдавать все, что случилось, попутно разбираясь что к чему. Не знаю.
Перед отъездом, будучи обуреваемым мыслями и желаниями, рожденными (или возрожденными) веллеровскими рассказами, хотел написать письмо. Все те памятные четырнадцать сонетов. И отдать это письмо вдохновительнице этих сонетов с самовлюбленно-горделивой мыслью: смотри и думай. В последний день отпуска не получилось отдать лично в руки, поэтому решил воспользоваться электронной почтой утром перед отъездом, превращая письмо в подарок ко дню рождения и прочим праздникам. Проснулся с твердым намерением послать письмо, включил компьютер, а он не работает. Какой-то вирус перекрыл доступ к документам, и полчаса моих издевательств над операционной системой и ее издевательств надо мной показали: без переустановки не обойтись. А на это времени решительно не было. В дороге я обдумывал где бы добыть доступ к электронной почте и сделать это максимально без объяснений, а потом рукой махнул. Кто знает: как-то уж очень своевременно сломался компьютер, заставляя меня не рассеиваться впустую, приготовляясь к куда более важным свершениям.
Домой перед родителями появился злым, раздраженным, подвывающим и готовым изливать всю вселенскую скорбь на их головы. Удержался. Конфуций в свое время учил, что ребенок, которого ночью кусает комар, не должен прогонять кровопийцу, но напротив терпеть укусы, потому как комар, напившись его крови, не полетит кусать родителей ребенка, и тем самым этот ребенок сумеет избавить родителей от лишних страданий. Я далек от китайской этики, но во многом руководствовался именно этими наставлениями. А потому исповедь перед матерью отложил на потом и стал готовиться. К Причащению.
Я не стану сейчас уходить в богословские рассуждения на тему Таинств Христианской Церкви и их значения в жизни человека. Скажу лишь, что испытываю необходимость Причастия хотя бы раз в год. Из каких угодно соображений. Но без этого – никак. Сама подготовка является достаточно тяжелым испытанием сознания и веры, и без лишнего пафоса очень сильным напряжением нравственных сил.
Возможность осмысленной подготовки для меня наступает лишь в период отсутствия каких-либо общественных обязанностей (учебы, работы и т. п.). Может это и самооправдание, но тем не менее. А со времени моего устройства на работу такой период наступает лишь во время почти двухнедельных новогодних каникул. И присоединяемого к ним отпуска. Это время Рождественского Поста, который у меня начинается параллельно с подготовкой к Причастию, а потому на Исповеди неизменно должен встать вопрос о возможности допущения меня к Чаше, исходя из моего крайне незначительного времени пощения. Я опять не хочу оправдываться, а лишь констатирую факты. Допустить или не допустить такого «подготовившегося» - вопрос индивидуальной духовной практики каждого священника. Своего духовника у меня нет (можно снова попробовать пооправдываться на предмет почему это так, но не стану), поэтому вот уже какой год подряд я приступая ко предпричастной исповеди озадачиваю священника временем своего поста и вопросом о возможности допущения меня ко Причастию.
В этот раз получилось… Ну уж как получилось. Исповедь принимал молодой иерей, не очень намного старше меня. Давно подмечено: молодой священник будет отличаться либо крайней строгостью к прихожанам, либо своего рода либерализмом, проистекающим от собственной неуверенности. Вот меня в этот раз исповедовал именно строгий молодой батюшка. И немедленно был огорошен моим вопросом на предмет моего трехдневного поста. А потом я впервые исповедовался не бессистемно, а упорядочивая обилие своих грехов, на основе десяти заповедей, для чего накануне впервые в жизни удосужился записать перечень грехов на бумаге (раньше я, признаться, потешался на подобными записями, а вот теперь пришел к выводу об их полезности). Отпущение я получил, а вот «допускаю» так и не услышал. То есть священник, читая надо мной разрешительную молитву, вполне понимал, что ею он и в том числе допускает меня к Чаше, и никак не ждал, что барану, вроде меня, требуется формализованная конкретика. А она мне по моей бестолковости требовалась. И вот представьте картину: приложившись к Кресту и Евангелию, я распрямляюсь и сурово глядя на священника, который ниже меня чуть ли не на голову, вопрошаю: «Отче, допускаете ли до Причастия». Он, бедный, аж опешил от таких слов. И это притом, что в общем-то, тяжело смутить. «Допускаю», - отвечает батюшка, но как-то свойственной ему твердости и решительности в голосе не чувствовалось. Я поклонился, взял его благословение и пошел к алтарю. Через полчаса милостью Божьей я сподобился Святых Христовых Таин.
Вот так я причащался. Это самое важное и достойное событие за трехнедельный отпуск.
Ну еще были и новогодние праздники. С моим традиционным самокопанием.
Была елка, которую мы пилили на пару с отцом, и украшали на пару с матерью. Как-то так повелось, что вот уже пять лет в доме появляется настоящая елка. Ароматная, пушистая и удивительно ностальгическая. Правда, куда больше пяти лет украшение елки для меня из любимого сказочного ритуала превращается в нудную обязанность. Впрочем, это общая новогодняя тенденция. Наверное, я возненавидел новогодние праздники, когда на втором курсе за новогодним столом мы с родителями оказались втроем. Умерли бабушка и дедушка, семьи моих теток были далеко, и все застолье веяло хмурым одиночеством. На третьем курсе я еще отчаянно стремился дождаться хоть какой-то сказки от праздника, но уже на четвертом Новый Год стал заурядной сменой тридцать первого декабря первым января, когда только и можно подвести итог прошедшего года, посмотреть на до смерти надоевших Галкина и Киркорова и поужинать салатом «Оливье» в районе полуночи. Ни веселья, ни радости. Да, кстати: никакого салата «Оливье» на Новый Год в нашей семье уже не готовят – блюда исключительно постные. И вот не надо кривиться! Попробуйте лучше салат из кальмаров со свежими огурчиками, да селедочку под зеленым лучком и с подсолнечным маслом, да корейскую морковь с грибами, да тушеную фасоль с морковью и специями, да жареного хека с мелко нашинкованным луком, да минтая в нежном кляре, который так и тает во рту, да ломтики свежего помидора с постным майонезом и черным перцем, да блинчики с начинкой из обжаренных шампиньонов, а то и с икоркой, да копченую скумбрию, да картофельные оладьи, да баклажаны, тушеные с чесноком и присыпанные укропом, да не забудьте к этому всему непременно черный хлеб, ну и домашнего вина во имя традиции. Так сверх этого и не нужно ничего! Уж про яблоки, мандарины, ананасы и финики вместе с курагой, орехами, сушеными лимонами, виноградом, грейпфрутом и киви я и вообще молчу. Ну и не последовательно, однако с некоторых пор чуть ли не ключевым блюдом новогоднего стола к особой радости моего отца становится жареная картошка. Исключительность ее обуславливается язвенной болезнью желудка, не дающей покоя ни моей матери, ни моему отцу. Вот и выходит, что жарится картошка у нас раз в год. Как праздничное блюдо.
А еще традиционное «год в целом…, и ключевыми моментами в нем были…». А еще «с новым счастьем, с новым здоровьем, с новыми…». Нет-нет, да и начнешь ждать этого нового, необыкновенного, окрыляющего. Но вспомнишь прошлогодние «с новым и т. п.» и ждать не очень-то и хочется.
За окном веселится люд честной. Небо озаряется праздничной пиротехникой. Дребезжат стекла от гулких разрывов и методично теряющих стройность радостных криков. Телеведущие, размахивая бокалами с шампанским, надрываются в камеру, словно стремятся перекричать уличное веселье. А в голове мысль тук-тук-тук – праздник идет куда-то мимо. С тоски лучше всего улечься спать.
А наутро поход к родственникам. Дежурные поздравления, стандартные светские разговоры, кое-чьи пьяные рассуждения и безмерная скука, озлобляющая сознание. Что-то мне все больше и больше кажется, что нет ничего хуже, чем собираться исключительно по какому-то поводу. Все превращается в некий закосневший ритуал, проходящий по унифицированному шаблону, куда-то пропадает искренность, веселость, прямота и заинтересованность. Подумать только: ведь каких-то лет десять назад удавалось собираться почти тем же составом, и было весело. По-настоящему весело. Все: и тем кому 7 лет и тем кому 70. А теперь? Да, брюзжу потихоньку.
А все же одно показательно: вечером первого января вечер тридцать первого декабря воспринимается как нечто весьма далекое, почти как туманное прошлое, свершавшееся очень и очень давно – в прошлом году.
Пожалуй на этом стоит завершить первую часть новогоднего отчета.
-
-
19.01.2010 в 00:31Значит, так было нужно.
Конфуций в свое время учил, что ребенок, которого ночью кусает кома, не должен
На этом месте остановился и задумался. Подумал, что кома это китайкий злой дух.
раньше я, признаться, потешался на подобными записями, а вот теперь пришел к выводу об их полезности
А я всегда записывал.
и никак не ждал, что барану, вроде меня, требуется формализованная конкретика. А она мне по моей бестолковости требовалась.
И я всегда уточняю, а то мало ли. Обычно священники тоже удивляются, но пару раз (один раз именно молодой был) , наоборот, удивились тому, что я собрался причащаться.
никакого салата «Оливье» на Новый Год в нашей семье уже не готовят – блюда исключительно постные.
А я, наоборот, в новооднюю ночь не пощусь.
-
-
19.01.2010 в 00:50Makskozak, вот и я об этом подумал!
На этом месте остановился и задумался. Подумал, что кома это китайкий злой дух
Ладно-ладно... Исправляю!
А я всегда записывал.
Оказывается весьма и весьма полезно! Хотя не очень понимаю тех, кто на исповеди подает священнику хартию с изложением своих грехов. Упорядочить для себя - одно, переложить исповедь на священника - совсем другое. Впрочем, может тоже способ ничего не забыть от волнения. Каждому - свое.
И я всегда уточняю, а то мало ли.
Вот-вот, точность не помешает.
А я, наоборот, в новооднюю ночь не пощусь.
Да ведь и в этом году стремился причаститься именно до новогодней ночи. Потому как поститься желудком - легко, а сердцем - ой трудно!
-
-
19.01.2010 в 01:01-
-
19.01.2010 в 01:10Makskozak, вот это мне понятно. А зачитывание священником - не очень.
Настоящая исповедь происходит в момент раскаяния
Ну в общем да. Хотя подлинное покаяние - воздержание от совершения греховных поступков в будущем. Исповедь и разрешение - своего рода аванс на будущее.
Священник же выступает лишь как свидетель
Однако и направлять ход исповеди священник может. Иногда это просто необходимо.
Но в целом действительно важен индивидуальный подход.
Вот в связи с этим и осознается польза собственного духовника.
-
-
19.01.2010 в 01:12-
-
19.01.2010 в 01:17Что же, в любом случае даже такой анализ собственных грехов куда полезней категоричного "всем грешен/грешна".
-
-
23.10.2011 в 14:21Все очень просто: складываете руки под благословение: «Отче, благословите Причаститься?»
-
-
23.10.2011 в 19:16