Есть жаворонки. Есть совы. Есть еще куча разных птиц.

Я – сова. С какого-то времени почти идейная.

Ночью легко. Читать, писать, смотреть. Наверное, и жить. В старших классах мог заниматься до полуночи. На ранних курсах – до часа-начала второго, на поздних – до двух-трех. Причем «заниматься» означает осмысленно воспринимать информацию, ее переваривать ясной головой и упорядоченно складывать в своем сознании. А с не очень ясной головой мог и могу и до утра посидеть.

На старших курсах нас планомерно сдвинули с занятиями далеко во вторую половину дня. Так что иной раз приходилось дослушав до половины десятого вечера лекции ехать домой через весь город и переступить порог недалеко от одиннадцати часов. Немудрено, что вся жизнь таким графиком сдвинулась в ночь. Был и ужин в начале двенадцатого, и написание научных работ глубоко за полночь, и перелистывание интернет-страниц до трех-четырех. Смешно сказать: раньше четырех часов мне иной раз и заснуть-то не удавалось! Иной раз даже тупо бродил по квартире из угла в угол, чтобы подойти к установившемуся лимиту сна. Ну и просыпался соответственно… В районе полудня. Однажды, даже в половине третьего дня поднялся. Это мой личный рекорд. И такая ночная жизнь мне ужасно нравилась.

Работа, конечно, этот график изменила. Правда, теперь я все-таки засиживаюсь до часу, до двух ночи. Чтобы не ворочаться в кровати, а засыпать сразу и крепко. Благо с утра и опоздать можно. По-моему, как у человека, который не гнушается оставаться в конторе до восьми-девяти, а в обеденный перерыв только и тратит двадцать минут на этот самый обед, есть моральное право опоздать. Благо, от своей сеньоры я ни разу (ни разу!) не слышал нареканий по этому поводу. Ан, нет слышал, не совсем по этому, но по сопоставимому поводу. Один раз. Давно.

Теперь только выходные позволяют вспомнить о ночном существовании последних курсов. В субботу можно смело подняться в первом часу и до вечера ходить с отяжелевшей головой и непонятными мыслями.

И даже выбраться в мир.

Странно: иногда на меня нападают неудержимые приступы иронии. Это когда насмехаешься над всем, что видишь вокруг. Проще: меня прет. Ирония ехидная, вольтерьянская.
Вот собака дефилирует из подворотни к мясной лавке – пожрать не дадут.
Вот мальчик пирожок лопает – и как только щеки не треснут.
Вот две девчушки-симпотяжки лет по семнадцать каждая в джинсах, кедах и чулкообразных шапочках с противогазными сумками почти у колен – пора переставать показывать «Ранеток», пока все одиннадцатиклассницы окончательно крышей не съехали.
Вот компания подзаборного вида, ищет где бы поллитрой разжиться – работать идите.
Вот тетя в очереди уже минут десять печенье покупает – неужели нельзя заранее сделать выбор, а продавцу только озвучить его.
Вот огурцы продают – интересно они сами такие страшные вырастают или их специально пугают
Вот я по улице топаю и язвительно на всех поглядываю – плющит человека.

Это я сегодня так на рынок сходил.

«Мне наркотиков не надо, меня и так прет». По-моему из «Даун-Хауса» И. Охлобыстина.

Тут я уже писал в комментариях, что у человека наступает период, когда перестаешь считать одиночество романтикой, а начинаешь считать трагедией. Вот такой период и у меня наступает. Из свободного волка или гордого орла становишься бродячим псом или стервятником. Стервятником, это, кажется, и есть мой случай. В свете все того же вольтерьянского смеха.

Однако, приступы мизантропии наступали и раньше. Так может быть… Все, запутался…

Ясно одно: нехорошо это все.

Гордыня – нехороша.

Плоха.

Ужасна.