Нехорошая привычка начинать об одном, а заканчивать другим. Ладно, когда сам себя в сторону увел, но когда кого-то еще… Ему, этому кому-то, за твоим полетом мысли, а вернее дикими прыжками сознания тяжело уследить, даже если очень сильно хочется. Потому что специфика восприятия человеком информации… Ну вот, опять начал. Стоп. Возвращаемся домой…
За садом возносятся гордые своды,
Вот дом — это дедов моих пепелище…
Ну, может не своды. Не пепелище точно. Очаг – да, а пепелище… Поднапутал поэт. Но вот с дедами – в точку. Дом действительно старый. Его построил мой дед, славный всадник армии Червонного деспота с картлийских гор, того, что железной рукой владычествовал в Рутении треть столетия, в тиранию которого войска склавинов, венедов и сарматов, народа Великой Северной Страны повергли в прах тевтонские орды безумного шваба и прочной ногой встали на берегах эльбийских и истрийских. Построил, вернувшись домой, после победы в Великой Кровавой войне, на которой он сражался славно и достойно. Построил в соработничестве с братом, который бился мечом умело, но все ж долго страдал после от полученных ран. Построил в лето, когда рутенийские законники исподволь вспоминали о трехсотлетии Кодекса царя Алексея.
Дом помнит несколько семей. Долгое время он был чем-то вроде странноприимного дома для многих моих родственников. Да и не только для них. Но всегда он был открыт для приходящего, для просящего… И не только для члена семьи, которая… Хотя нет, о семье потом, если захочу… Кажется и так уже сказал то, что говорить не хотел.
Дом. Дом небольшой, зато уютный, теплый. И – противоречивый. Новые стены, были возведены на старом фундаменте, старые кирпичи скреплялись новым раствором, а новые кирпичи появлялись изредка, зато по делу, ибо не давали рухнуть тому, что уже собиралось развалиться. Старые стены упираются в еще более старый фундамент, стонут под своей тяжестью и тяжестью крыши, стонут под грузом памяти. Памяти о событиях, людях и чувствах, о рождении и смерти, о счастье и горестях, о минувшем. Стены ждут будущего: новых кирпичей, новых событий, новых чувств. Эти стены словно моя жизнь, где старые идеалы пытаются скрепиться новым раствором, а новая кладка появляется лишь и тогда, когда действительно необходима. Наверное… Всякий, кто видел дом, снаружи или изнутри, неизменно пророчил ему неминуемую, скорую гибель, каждый норовил назвать его старой развалиной, которой не место в новом мире. Но дом со снисходительной улыбкой относился к таким выпадам, и стоял: твердо, основательно. Стоял назло всем. Стоял вопреки всему.
Дом – на пригорке. Это его возвышает, делает заметным издали. А с западной горы, с где-то стометровой (а то и побольше) высоты, дом - словно на ладони: открытый, приветливый, светлый. Впрочем, время берет свое. В доме недавно сменились окна (деревянные, поскрипывающие рамы уступили место пластиковому новоделу), и теперь стены обзавелись амбразурами, или витринами: холодными, неестественными. Так вот теперь на западную гору дом смотрит глазницами черепа: пустыми и неприветливыми. Не как раньше. Ну и ладно. Так западной горе и надо.
Дом – это целый мир. Микрокосм моего сознания. Где все знакомое, свое, где все аллегорично или метафорично, где все – память.
Память, ты рукою великанши
Жизнь ведешь, как под уздцы коня,
Ты расскажешь мне о тех, что раньше
В этом теле жили до меня.
Расскажешь-расскажешь. Потом как-нибудь. Только сразу оговорись, что будешь не про реинкарнацию вещать или подобную восточную чушь, а про жизнь человека в разные его годы.
Дом немыслим без двора. Вернее маленького дворика. По которому можно пройтись. До мастерской, например. Или до сарая (татары, привет вам, - это не ваш дворец, это наш, русский, крепкий сарай, где полно всякой всячины, но самое ценное – дрова, к голландке, и – когда-нибудь – к камину). Или к – навесу, а там под навесом – сушеная трава. Хочется сказать – сено, но это именно сушеная трава. Для кур. Для тех четырех кур, которые еще зачем-то держатся в хозяйстве. Кстати, о хозяйстве. Подлинным хозяином двора всегда был кот Или кошка, но их почти не был. Кот хозяйствует (а вернее хозяйничает) во дворе уверенно, вальяжно, царственно. Он лениво полеживает на горячем камне двора летним полднем, а когда солнышко его окончательно припечет, то неспешно перебирается в тень, под лавочку, и там блаженствует, щурится и нехотя осматривает свои владения. Кот первым встречает входящего, и провожает уходящего, кот… Ладно, как-нибудь и про кота соберусь….
А пока в сад. Нет, не в том, о котором уже написано. В домашний. Или, если хотите, в огород. Хотя на старорусском сад и называется «огород». Огороженное место. Да и мыслился моим прадедом он как сад. А уж после тяжелые времена превратили его в огород. Нет-нет, я безо всякого презрения. Я не могу презирать то, что кормило. Да и постыдного ничего и нет. Труд на земле – благороден. Цинциннат в былые годы дважды возглавлял Рим, принимая на себя венок диктатора, и дважды возвращался к своим посевам, едва город был спасен. Впрочем, и от сада кое-что есть. Нет, не от того, прадедовского, последняя засохшая яблоня которого была спилена два года назад. Есть слива, посаженная моим дедом. Есть яблони, посаженные моим отцом. Есть сливовые и вишневые деревья. Есть кусты великолепной смородины и крупного крыжовника, русского винограда. Есть и обычный виноград – печаль и гордость моего отца. Ягод, правда, с него – с горсточку, но западную стены дома он декорирует совершенно в итальянском стиле. Финиковая пальма есть. Была, вернее. Правда, в урне, и больше для смеха - но была. Есть земляника – ее я сам сажал. Ну или помогал сажать. И все равно – преемственность поколений налицо. Даже в том, что мой маленький племянник в охотку шныряет в зарослях малины (она тоже есть), или с гордостью несет спелую ягоду земляники. Ну и конечно, в огород выходит хозяйничать кот. Тут его вассальные угодья, и – спорные территории. Тут он лихо сражается и разумно ретируется. Тут он… Ну, кажется я знаю новую тему для записи.